Неточные совпадения
—
Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в
мире, — забыл сказать, и никто не спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень
чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
— Что же мне
делать? Что же мне
делать? — шептал опять Андрей Ильич, ломая руки. — Она такая нежная, такая
чистая — моя Нина! Она была у меня одна во всем
мире. И вдруг — о, какая гадость! — продать свою молодость, свое девственное тело!..
Происходило же это оттого, что ею было решено тотчас же после обрученья, что из всех людей в
мире есть один Евгений Иртенев выше, умнее,
чище, благороднее всех, и потому обязанность всех людей служить и
делать приятное этому Иртеневу. Но так как всех нельзя заставить это
делать, то надо по мере сил
делать это самой. Так она и
делала, и потому все ее силы душевные всегда были направлены на то, чтобы узнать, угадать то, что он любит, и потом
делать это самое, что бы это ни было и как бы трудно это ни было.
Противуположность
чистых, высоких учителей, простиравших руку всем слабым и труждающимся и часто отнимавших ее от сильных и богатых, с
миром, погрузившимся в пороки, с которых спала даже завеса стыда, заживо разлагающимся,
сделала его несправедливым.
Божественные энергии, струящиеся в
мир, откровения Божества в твари, вносят тем самым различимость в само Божество, которое постольку уже перестает быть
чистым НЕ для
мира, но, раскрывая внутрибожественную жизнь,
делает ведомым то, что неведомо, вносит в имманентное сознание то, что ему трансцендентно, так сказать, дробит и множит Божество, как единый солнечный луч дробится и множится в своих отражениях и преломлениях.
— Господи! Как хорошо! — невольно прошептал юноша. И, весь душевно приподнятый, восторженный и умиленный, он отдался благоговейному созерцанию величия и красоты беспредельного океана. Нервы его трепетали, какая-то волна счастья приливала к его сердцу. Он чувствовал и радость и в то же время внутреннюю неудовлетворенность. Ему хотелось быть и лучше, и добрее, и
чище. Ему хотелось обнять весь
мир и никогда не
сделать никому зла в жизни.
Это обстоятельство привлекало его к ней с еще большею силою, но вместе с тем
сделало его крайне сдержанным и осторожным: он как бы стал бояться не только словами, но даже взглядом святотатственно проникнуть в святая святых этой непорочной
чистой девушки, казавшейся ему не от
мира сего.